Несомненно, личность Иешуа бросала вызов привычному положению вещей в Иудее. Упорные призывы Иешуа измениться перед лицом наступающего Царства были вызовом системе. До какого-то времени, религиозная верхушка Иудеи терпела провокации со стороны Иешуа, но как так случилось, что Он превратился в столь опасного пророка, что от Него нужно было срочно избавиться?
Фарисеи
Фарисеи (פְּרוּשִׁים, перушим, прушим — «отделившиеся») были наиболее распространённой религиозной группой в Иудее, особенно в Галилее. Они представляли собой народную религиозную партию, с вполне патриотическими идеями. Именно фарисеи больше всего оказывали влияние на жизнь народа, поэтому нет ничего удивительного, что между ними и Иешуа произошли стычки.[1]
Фарисеи были образованными людьми. Они хорошо знали Закон и были хранителями традиций Израиля. Они входили в Синедрион (верховный совет Иудеи). Зачастую они оказывали юридические, административные или бюрократические услуги (чаще в городах). Они зарабатывали на жизнь, предлагая себя в качестве писарей, воспитателей, экспертов в юриспруденции или выступая в качестве менеджеров у правящих классов Иудеи.
Фарисеи не были однородной группой: в целом, они верили в единого Бога, читали один Закон, но между ними были и разногласия. Разногласие или, другими словами, полемика — характерная черта еврейского понимания о том, что значит заниматься богословием. В результате постоянных полемик, выделились две школы:
- школа Гиллеля,
- школа Шаммая.[2]
Основное призвание фарисея — это святая жизнь для Бога, подарившему им Тору, ведь она лежит в основе национальной и духовной идентичности Израиля: соблюдение субботы, уплата десятин для Храма и поддержание ритуальной чистоты.
Евангелисты описывают отношения Иешуа и фарисеев как конфликтные, но так было не всегда. Когда фарисеи впервые заприметили Иешуа из Галилеи, они были не в силах равнодушно пройти мимо страстного и радикального искателя Бога, такого же как и они. Фарисеям нравились Его пламенные призывы о поисках Божьей справедливости. У Иешуа и фарисеев не было доктринальных различий — они единоверцы: они верили в воскресение из мертвых и финальный суд над миром.
Но дальнейшее развитие проповеди Иешуа о пришествии Божьего Царства и нового восприятия Бога, сбивало их с толку. Он не толкует Тору так, как это делают они. Иешуа отказывается следовать правилам религиозной чистоты, вместо этого, в фокусе Иешуа — неизбежный приход Бога. Больше всего фарисеев раздражало, что Иешуа говорит от имени Бога и при этом не ссылается на знаменитых учителей Израиля. Фарисеи не могли стерпеть такой свободы Иешуа. В Новом Завете говориться, что «…Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Матф. 1:22).
С одной стороны, фарисеи поражены тому, как Иешуа ощущает чужое страдание, сопереживает больным, жалеет униженных и нищих. С другой стороны, в глазах фарисейства Иешуа пересекает красные линии, когда открыто принимает грешников и блудниц. Им явно не нравится, что Он позиционирует себя как друг «заблудших». Иешуа с легкостью усаживается за один трапезный стол вместе с теми, кто отчаялся жить в рамках Завета. Его дружеское радушие к грешникам без требований раскаяться для них выглядело оскорбительно.
С этого момента фарисеям все меньше нравится радикализм Иешуа: они задают Ему коварные вопросы и пытаются дискредитировать Его в глазах общественности. Иешуа, в свою очередь, принимает решение дать им решительный отпор, предрекая Божий Суд за то, что фарисеи сами отказываются входить в Царство Божье и при этом не дают войти в него другим; Иешуа объявляет их «лицемерами», «святошами», «слепыми вождями», которые «проглатывают верблюда и отцеживают комара», «оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру». Иешуа сравнивает их пышными гробницами, что «снаружи кажутся красивыми», а внутри «полны костей мертвых и всякой нечистоты». Взаимное противостояние разгорается. В Евангелии от Матфея оно достигает пика и на свет появляется известная отповедь Иешуа «Горе вам…» (Мф. 23:2–36).
Фарисеи спорили с Иешуа, делали некрасивые выпады в Его сторону, но все же, в целом, они не желали Ему смерти. Идея об убийстве Иешуа зарождается не в этих кругах. Истинная угроза исходит от священнической аристократии Иерусалима.
Священники
Священники — посредники между Богом и людьми, носители жизни и просвещения, но именно с ними Иешуа вступил действительно в смертельную схватку. Но всё по порядку.
Во времена Иешуа священники представляли собой Иерусалимскую аристократию, хотя они были не так многочисленны, как фарисеи, однако это были самые богатые и знатные члены общества. По большей части эта религиозная элита была представлена саддукеями (צָדוֹקִים, цадоким; צְדוּקִים, цдуким).
По свидетельству Флавия и Талмуда, саддукеи, в отличии от фарисеев, признавали только Тору[1] и не верили в воскресение из мертвых (Мф. 15:2; Мр. 7:3), также отвергали все народные обычаи, накопившиеся в течение столетий, и все постановления позднейших законоучителей, целью которых являлось сохранение еврейской культуры.[2]
С тех пор как Иудея стала напрямую подчиняться римскому префекту (VI век до н. э.), саддукеи стали обладать невероятной властью, которая распространялась за пределы Храма и даже самой Иудеи — они имели влияние на всю диаспору евреев в Римской империи. Хотя в провинции священство не пользовалось такой популярностью как фарисеи, и хотя у них не было сторонников в провинциях, тем не менее, это не мешало им пользоваться огромной властью.
Знатные священники были баснословно богатыми людьми, обладателями великолепных особняков в центральном районе Иерусалима. Они пользовались репутацией властолюбивых и коррумпированных религиозных чиновников, которые жили на десятины, сборы и пожертвования, стекавшиеся в Иерусалимский Храм от всей иудейской диаспоры. Есть даже такое понятие как «левитская экономика». Римский историк Иосиф Флавий упоминает в своей книге о многочисленных злоупотреблениях первосвященников в 50–60–х годах н.э., которые не гнушались тем, что посылали своих «опричников» насильно отбирать десятину у нижестоящих по рангу священников и избивать тех, кто сопротивлялся (Иудейские древности XX).[3]
Первосвященники пользовались почти неограниченной властью: у них в руках была храмовая полиция, судебная и исполнительная власть. Как мы видим, первосвященники обладали не только исключительно религиозной властью. Ведь именно священство сыграло решающую роль в приговоре к смерти Иешуа.
Что же конкретно подбило священство использовать всю свою власть, чтобы убить Иешуа? Находясь в Иерусалиме, Иешуа совершает самое серьезное в своей жизни публичное действие, которое стало причиной Его задержания и скорой казни.[4] Эта история предрешила дальнейшую судьбу Иешуа — Он вошел в Храм (Мф. 21; Мр. 11; Лк. 19).
1. Игнорирование Храма
Саддукеям и первосвященникам не нравилось, что «новоявленный пророк» Галилеи бесцеремонно объявлял грешников, мытарей и блудниц прощенными и принятыми без необходимости проходить обряды искупления в Храме. В связи с этим священников и народ терзали смутные сомнения: а нужен ли тогда Храм и вся эта правящая религиозная верхушка, которая считает себя представителями Бога на земле? Неужели Иешуа бросает вызов самим саддукеям и первосвященникам? Какой отчаянный смельчак может себе позволить дергать тигра за усы и рассчитывать, что ему это сойдет с рук? Неужели в каменном Храме нет больше необходимости, и не он является способом и местом для получения прощения и принятия Бога?
Однажды в Храме произошла прямая стычка Иешуа с саддукеями: во время нее Иешуа произносит знаменитую причту о злых виноградарях (Мр.12:1-8). Иешуа ходит по лезвию бритвы, ведь…
«Старшие священники и фарисеи, услышав Его притчи, поняли, что Он говорит о них» (Мф. 21:45).
Хотя притча была иносказательна, но ее посыл был прямым вызовом. Почему? Бог поручил священству заботу о народе, но вместо этого на основе Храма они построили финансовую пирамиду, которая обслуживала их собственные интересы. Они основательно забыли, что являются лишь слугами.
Этой притчей Иешуа непрозрачно намекает всей священнической аристократии, что очень скоро она лишится божественной власти. Иешуа, предвосхищая неминуемый Божий суд, видит разрушение этого несчастного города: Храм будет заброшен и лишен присутствия Бога навсегда (Мф. 24).
2. Атака на финансовую империю
Не то чтобы Иешуа отвергал Храм, напротив, Он регулярно посещал его и любил там бывать, ведь это дом Его Отца. Таким видел Храм Иешуа с детства. Это символ, это центр религиозной, социальной и политической жизни. В этом святом месте обитает Бог Завета: Его присутствие гарантирует исполнения обещаний завета и протекцию народа. Храм олицетворял собой союз неба и земли, единство Израиля и Бога. Только здесь можно выйти в присутствие Бога («шхина») и совершить Ему жертвоприношения, а так же обрести прощение грехов. Но вместо этого священники превратили Храм в отлажено работающую финансовую машину: тут совершаются валютные операции (обмен римских монет на шекели), здесь же продают жертвенных голубей и животных. Тут никто и не помышляет о поклонении — только о наживе.
На месте Храма возникла весьма разветвлённая организация, спрут, созданный структурой чиновников, книжников, администраторов, бухгалтеров, представителей охраны и слуг больших семей священников. Согласно Флавию, общее количество священников и прислужников Храма составляло около двадцати тысяч человек. Вдумайтесь в эту цифру! Все они живут при Храме и представляют собой огромное бремя для народа. Поступок Иешуа радикален и провокационен. В итоге Иешуа провозглашает обвинительный приговор, относящийся не к зданию, а к экономической, политической и религиозной системе, которые противны Богу. Иешуа, подобно герою с большой буквы, вобравший в себя всю силу обжигающего пламени ветхозаветных пророков, направляет все Свое негодование на «Содом и Гоморру», на «Египет», на Иерусалим, представителями которых были служители Храма. Кто из власть имущих будет терпеть такую наглость? Терпение элиты лопнуло, они больше не хотели терпеть такого нахальства от деревенского выскочки.
Дальше разворачивается известная всем читателям Нового Завета драма — в ответ на дерзкий выпад Иешуа, первосвященники воспользовались всеми рычагами власти и денег, чтобы устранить Его. Именно священство нажимает на все возможные «кнопки», чтобы вынудить, известного своей несговорчивостью Пилата, принять участие в казни Мессии:
«…большая толпа с мечами и кольями, посланная старшими священниками и старейшинами» (Мф. 26:47).
«Старшие священники и весь Совет добивались против Иисуса ложных показаний, чтобы вынести Ему смертный приговор» (Мф. 26:59).
«Рано утром все старшие священники и старейшины собрались вместе, чтобы вынести Иисусу смертный приговор» (Мф. 27:1).
Драма на все времена
Теперь давайте снова зададимся вопросом: в чем смысл этой истории противостояния, смерти и воскресения? Если Его смерть — это наш путь на небеса после смерти, то почему бы Иешуа самому не организовать собственное жертвоприношение: удалиться в пустыню, оставить предсмертную записку «это во имя вашего спасения» и, предположим, повеситься? Но смерть Иешуа была в конкретном историческом контексте, и она была организованна теми, кто считал себя служителями Бога.
Во-первых, это акт искупления
Противостояние Иешуа и священников, их заговор и Его смерть на римском кресте, несомненно, больше, чем трагедия. Это искупление. История этого противостояния легла в основу христианства, центральной фигурой которого стал Иешуа, умерший за грех мира. Новый Завет неоднократно призывает последователей Иешуа уверовать в значимость Его жертвы, получить прощение грехов и вернутся к Богу.
«Потому что и Христос пострадал за грехи — раз и навсегда, праведный за грешников, чтобы привести вас к Богу» (1Пет. 3:18).
Во-вторых, это паттерн фундаментальных перемен
Традиционно жертва Христа рассматривается как независимое событие, которое мы изымаем из большого рассказа. По каким-то причинам смерть Христа видится нам вне контекста этого конфликта. Но позвольте поделиться некоторыми соображениями, которые, возможно, помогут нам взглянуть на страсти Христовы иначе.
В книге «Великий Код» Нортроп Фрай пишет:
«Я считаю, что христианство (и иудаизм) отличается от большинства восточных религий прежде всего революционным и пророческим противостоянием обществу. Оно придает истории форму и смысл – диалектический смысл. С этой точки зрения корень зла в жизни человека не может быть корректно описан как невежество, а лекарство от него – как просветление. История жестокости и глупости людей слишком отвратительна и не заслуживает другого диагноза, кроме «развращения воли».
Поэтому Иисус был не просто сострадательным героем, как Будда. Он учил путям просветления, но не остановился на этом, а прошел через мученичество и нисхождение в смерть. Для нас здесь имеют особое значение два вывода. Во-первых, в любом «просветлении» скрыта конкретная историческая ситуация: человек должен вырваться из истории, а не просто пробудиться от нее. Во-вторых, ни одно общество, даже христианское, не способно принять совершенную личность».[1]
Священники и фарисеи — это олицетворение надменного догматизма и рационализма (тирании), которые на самом деле маскируются под нравственную добродетель, но это не что иное, как тайный страх уйти с проторенного пути, проложить новую тропу смыслов.
Для жестких идеологических конструкций новый путь вселяет только ужас, потому что больше всего они боятся неизвестности, которую несут с собой перемены. И этот страх понятен, но и непростителен, потому что именно так человек может расти, меняться, преображать себя, окружающий мир, двигаться вперед, признавать ошибки и меняться в лучшую сторону. Любое сопротивление лучшей жизни — это, по сути, и есть дух антихриста, главный антагонист всего божественного.
У Достоевского есть притча о Великом Инквизиторе, католическом первосвященнике, который был испанским кардиналом (ч. 2, кн. 5, гл. V). Действие происходит в XVI в., в Испании, в Севилье, когда инквизиция свирепствовала особенно жестоко и тысячами сжигала на кострах еретиков. В это же время Иисус Христос являет себя, исцеляет больных и воскрешает мертвых. Церковные власти хватают «преступника» и заточают Его в тюрьму.
Вся притча по существу — это монолог Великого инквизитора перед молчащим Иисусом в темнице: кардинал страстно доказывает внезапно пришедшему Христу, что Его новое пришествие совершенно излишне, Он только мешает им устанавливать царствие Божие на земле.
«Я знаю, что ты скажешь. Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде. Зачем же ты пришел нам мешать? Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу тебя и сожгу на костре, как злейшего из еретиков. Ибо если и был кто все более заслужил наш костер, так это ты. Завтра сожгу тебя…».
В конце история обретает неожиданный поворот… Когда инквизитор умолкает и ожидает услышать слова протеста, горькой и гневной отповеди, Иисус тихо подходит к Инквизитору и… целует его. Старик вздрагивает. Не в силах терпеть божественного прикосновения, он говорит ему:
«Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!»
И выпускает его на темные стогна града. Пленник уходит.[2] Даже христианская церковь изгоняет из «своих» носителя Жизни, потому и сказано «вот, стою у двери и стучу…» (Откр. 3:20).
Почему Иешуа был казнен? Почему Его дух покидает даже христианские церкви? Потому что Его образ представляет собой перманентную угрозу для дряхлеющего догматизма, для тирании, для царства лжи, нежелания меняться в лучшую сторону.
Уильям Джеймс говорил, что…
«Без порывов личности в обществе начинается застой».[3]
Иешуа — это стремление к новой жизни. Это порыв к истинной и глубинной трансформации человека и общества, отказ от которой приводит к катастрофе.
Джордан Питерсон делает любопытное наблюдение:
«Мессия выносит нравственность за жесткие рамки кодифицированной традиции — четко сформулированного Закона Моисея — не потому, что такая традиция не нужна, а потому, что она была, есть и всегда будет неполноценной».[4]
Каждый раз, когда общество или человек переживают кризис, перед ними встает выбор: путь смерти, кажущейся жизнью (стагнации, застоя) или путь жизни, ведущий к умиранию всего старого (перемен и возрождения).
Каждый из нас несет на себе божественный образ («по образу и подобию Божию…»), но в то же время в каждом из нас есть место для фарисея или первосвященника, который сопротивляется дыханию новой жизни.
Подобно Пилату, подобно народу Израиля, перед нами (перед церквами, перед обществом) снова и снова встаёт тот же выбор: кого выпустить на волю — Иисуса, называемого Бар-Аббу или Иисуса, называемого Христом?[5] Какую силу вы готовы высвободить наружу — силу разрушения или силу созидания? Подумайте, представляет ли Иешуа для вас опасность? И что вы делаете? Что заставляет вас держаться за старую жизнь?
Путь настоящего человека — это всегда путь героя, который на пути к новой жизни проходит лабиринты смерти, возрождается и становится новым человеком.
P.S. Продолжение следует…
[1] Frye N. The Great Code: The Bible and literature. London, Harcourt Jovanovich, 1982, pp.132-133
[2] Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы, М: Азбука, 2014
[3] James W. Great Men and their environment. Atlantic Monthly, 1880, October
[4] Джордан Питерсон, «Карты смысла»
[5] «Кого хотите, чтобы я вам освободил: Иисуса Бар-Аббу
или Иисуса, которого называют Помазанником?» (Мф. 27:17).
[1] Иосиф Флавий, «Древности» XIII, 10, 6; XVIII, 1, 4;
[2] Каценельсон Л. И. Саддукеи // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
[3] Когда в 66 году народ восстал против Рима, люди подожгли дом первосвященника Анании и предали огню публичные архивы, чтобы воспрепятствовать взиманию неуплаченных долгов (Иудейская война II)
[4] В этом убеждена большая часть исследователей (Ролофф,
Браун, Сандерс, Хорсли, Борг, Фицмайер, Шлоссер, Кроссан, Эванс).
[1] Фарисеи представляли собой группу, возникшую в начале периода Хасмонеев около 150 года до н. э. Они появились как протестное движение против эллинизации, насаждаемой Антиохом Епифаном. Они обладали большой властью во времена Саломеи Александры. При правлении Ирода Великого они стали маргиналами, однако никогда не отказывались от влияния на народ. После разрушения Иерусалима в 70 году они, объединившись с другими секторами книжников и благочестивых иудеев, дали начало раввинистическому движению, заложившему основу современного иудаизма.
[2] Шаммай основал собственную школу толкования Торы, известную как Бет-Шаммай (Дом Шаммая), подходы к решению законоучительных вопросов в которой коренным образом отличались от школы Гиллеля, как правило в сторону большей суровости. Ученики Шаммая, строгие шамаиты, крепче держались буквы закона и не допускали такой свободы толкования, какую допускали гиллелиты. Последние — восторжествовали, и их мнения были приняты народом как религиозные нормы (галаха): либо в следствии их большей лояльности (менее строгих требований), либо благодаря высоким нравственным качествам своего учителя почетаемого в народе, хотя не исключены и оба варианта. Однако нужно иметь в виду, что процесс принятия закона (галахи) в Сангедрине (Верховном суде) принимался большинством при подсчётом голосов, и так так школа Гиллеля имела большинство, то и постановления были согласно ей. Так описан случай в Мишне Шаббат (глава 1 мишна 4): «Когда подсчитали (голоса), то дома (школы) Шаммайа оказалось многочисленней дома (школы) Гиллеля, и в тот день было принято восемнадцать постановлений». Что говорит о исключительном случае и во всех остальных сессиях голосования школа — Гиллеля имела большинство. Однако можно сказать, что так так Гиллель был более лоялен и пользовался большей симпатией у народа, то у него и было больше учеников, и соответственно имелось больше мест в Сангедрине, откуда и получалось большинство голосов.
Острая полемика между школами развернулась после смерти Шаммайа, ещё при жизни Гиллеля, а пика достигла уже после смерти Гиллеля. Вавилонский Талмуд Эрувин 13б: «Три года дискутировала школа Шамая со школой Гилеля. Эти говорили: «Закон соответствует нашему мнению», а эти говорили: «Закон соответствует нашему мнению». Раздался голос с Небес, возгласивший: «И то, и другое – слова Живого Б-га. Но закон соответствует мнению школы Гилеля».
Важнейшая особенность школы Шаммая заключается в том, что они выделялись «большей остротой ума» (Вавилонский Талмуд Йевамот 14а) т.е.,их компетенция была чрезвычайно высокой. Отсюда следует важный вывод, что вопросы имеющие сложный характер, которые хотят решать большинством голосов — есть проблема сама по себе.
Однако спор дома Шаммайа и дома Гиллеля не носил уничижительный характер друг для друга, а наоборот приводится, как образец спора, который ведётся не ради тщеславия, а ради истины, о чём свидетельствует Пиркей Авот 5:17 «Пример спора во имя Небес — спор Гиллеля и Шаммайа». В то же время было и другое следствие: «Когда умножились ученики Шамая и Гилеля, не доучившиеся у своих наставников, умножились в Израиле разногласия и Тора как бы раздвоилась» Вавилонский Талмуд Санхедрин 88б.